Ночкой на крышах очень холодно. Я, пока сам туда не залез, даже не представлял для себя как. Ветер сильный, от него разрезает глаза так, что они слезятся и сигарета сгорает за три затяжки.
А мне все равно. Так длительно я задумывался, что у меня будет обычная жизнь, что я буду работать, у меня будет семья. Хоть какая-то, но семья. Малышей мне не нужно, но от кого-либо близкого под боком я не отказался бы. А сейчас вот я сижу на этой крыше и понимаю, что ничего и никогда у меня не будет. И меня никогда больше не будет.
С тобой я жил совместно практически пол года. Для кого как, а для меня срок немаленький. Познакомились на вечеринке у общих знакомых, под тихое хихиканье каждому было сообщено на ухо «а он тоже того… . как и ты. » Гей, короче. Свели нас. Не знаю, что ты во мне отыскал, а вот сам ты мне приглянулся. Мой типаж. Моего роста, черные глаза, мягенькая такая ухмылка. Всегда удивлялся, почему коричневые глаза кажутся теплее сероватых. Так как похожи на шоколадки. Либо какао, понимаете такое, какое в детстве матери варят. Либо драгоценное бренди. У меня вот глаза сероватые. И даже когда улыбаюсь, они какие-то холодные.
Ничего такового сходу у нас не было. Мы даже не общались толком в тот вечер. Исключительно в конце самом ты подошел и попросил телефон. Ну, я и отдал. Даже как-то без задней мысли отдал. А ты уже через один день мне позвонил и пригласил в гей-клуб. У тебя там, оказывается, друг работал диджеем. Поточнее не друг, а твой прошлый. Но расстались вы отлично, продолжая разговаривать. Ты это умеешь, а я вот нет. Ну и вот так все началось. А позже я как-то остался у тебя ночевать. А на утро, когда пробудился, в ванной в стакане уже две зубные щетки были. Это ты сбегал в магазин и купил. И я остался у тебя жить. А позже и вещи перевез. У меня их было то — всего ничего.
Все было, как у хоть какой пары, наверняка. И рожи друг дружке лупили, и бутылки с пивом в стенки летали и секс ночами таковой, что утром просыпали на работу оба и прогулки по аллейкам осенью, когда кидались жухлыми листьями и лобзались наплевав на всех, кто мог узреть. А позже как-то так случилось — и ты стал чужой. Не знаю, что там у меня в голове замкнуло, но вечера дома перевоплотился в неповторимую пытку, секс стал проклятием и даже от обычных прикосновений меня кидало в нервную дрожь. Я стал орать, меня неустраивало практически все. Начиная с цвета постельного белья и кончая тем, как ты ел. А позже, я в один денек пришел с работы и произнес: «Мне надоело. Я ухожу». И ты не стал ничего спрашивать. Может поэтому, что сам осознавал — никчемно. Так как лицезрел, как я сходил с разума в те деньки. Ты меня просто проводил до дверей и произнес: «Если ты захочешь возвратиться, просто приди и позвони в мою дверь. И я для тебя открою.»
А я ничего не ответил. Забрал из твоих рук сумку с вещами и ушел. Поначалу возвратился к родителям, но жить с ними было ещё более нереально. Тем паче, я был тогда не в том состоянии, когда мог бы достойно встречать нападки отчима, ненавидящего меня за то, что я не таковой, каким должен быть обычный мужчина и отпрыск, и выносить плач мамы, которая так и не сообразила, почему её отпрыск так и не женился. Я условился с одним знакомым и переехал в его квартиру. Это была крохотная однокомнатная конура, которую он когда-то сдавал студентам. Сейчас она пустовала и была забита старой мебелью, пачками макулатуры и каким-то барахлом, которое все не могло дождаться собственного изгнания на дачу.
Я кое-как протоптал для себя дорожку меж комнатой, туалетом и кухней и зажил. Мог бы написать, что зажил в свое наслаждение, но никакого наслаждения я не получал. Тогда у меня начались суровые трудности с психикой и нервной системой. Я подсел на антидепрессанты. Ночами меня истязали кошмары и я не мог спать, а днем не мог подняться для того, что ехать на работу. Мои мысли повсевременно вертелись вокруг моей прошлой жизни, я совсем уверовал в то, что никогда не смогу стать хотя бы малость счастливым. На работе начались трудности и в конце концов, через пару месяцев, меня просто уволили. За квартиру меня платить никто не заставлял, но каких-то средств в существованию я был лишен. Я питался хлебом, запивал его чаем, а остатки заначки, которую успел поднакопить пока ещё работал, растрачивал на сигареты. Тогда появились 1-ый мысли о самоубийстве. Поначалу полностью для себя безопасные, скоро они стали назойливой мыслью.
1-ый раз я схватился за ножик в одну из ночей, когда бессоница терзала меня, выжимая последние силы. Я был один и никому не нужен. Очень острое чувство было, чтобы я смогу с ним управится сам. Я изрезал для себя обе руки, измазав в крови все белье и себя самого. На левой руке резанул очень очень и повредил сухожилия, так что до сего времени пальцы не всегда слушаются. Но умереть я не погиб. В голове прояснилось само собой, я перевязал порезы и с середины ночи до обеда провалялся в постели, уткнувшись в подушку. Позже такие кризы были ещё пару раз, пока одна из моих знакомых по прежней работе не встретила меня на улице. Она была в страхе от моего вида, а лицезрев шрамы на руках, решительно пресекла все мои пробы проститься и уйти и направилась со мной ко мне домой. Марина покидала в сумку самое нужное из вещей, вызвала такси и отвезла меня к для себя. Мне было уже все равно. Мое сознание было как в тумане, жить я не желал и из зеркал на меня смотрел я сам — постаревший лет на 10, худенький, со впавшими очами и трупной бледностью. Пилюли, как-то позволявшие мне не отрываться от имеющейся действительности были выкинуты и я остался один на один со своими монстрами. Но сейчас за мной наблюдали и покончить с собой стало затруднительным. У Марины был супруг Валера, который осознавал её так, как, наверняка, она сама себя не понимала. Он сам посодействовал мне перетащить кресло-кровать в комнату их дочки, а саму девченку выслали к бабушке. Маринка пробовала осознать, что со мной случилось, но я и сам этого не осознавал, потому ответить ей не мог. Они оба прятали от меня ножики и лекарства, опасаясь, что я чего-нибудть с собой сделаю. Оба пробовали побеседовать со мной и как-то посодействовать. Но посодействовать мне было уже нельзя. О для тебя я уже не вспоминал. Прошло ещё с месяц и отсутствие фармацевтических средств сделали свое дело. Я практически закончил узнавать и Валеру и Марину, я не вставал с кровати и ничего не ел. В голове у меня было только одно желание — я желал умереть. Забытье, в каком я пребывал практически повсевременно, сменялось только ужасами, денек ото денька становившимися все ужаснее, переплетавшимися с остатками действительности и в конце концов пришел момент, когда я закончил осознавать что здесь ужас, а что реальность. Для меня начался ад. Сколько времени это длилось я не знаю.
Этой ночкой я пробудился сам. Покрытый прохладным, липким позже и с таковой ясной головой, что стало жутко. Пробудился зная, что конкретно мне нужно будет сделать. Марина с супругом спали в далекой комнате, потому в квартире было тихо и мрачно. Форточка была настежь распахнута и из неё тошно дуло. Я надел джинсы, забрал последнюю пачку и с босыми ногами вышел в подьезд. На лифте спустился вниз и сел на лавку, закурив. Было холодно, но я этого не ощущал. Когда в пачке осталась последняя сигарета я встал. Поглядел наверх. Многоэтажка уходила куда-то ввысь, в небо, упираясь громоотводами и антеннами в светлые тучи.
Я возвратился в подьезд и поднялся на последний этаж, а оттуда выкарабкался на крышу. Я уже точно знал, что желаю сделать. Конкретно сейчас. Так как осознавал, что навряд ли у меня будет ещё один таковой шанс. Мне просто был дан последний денек, когда я могу принять решение. Я почему-либо очень ясно осознавал, что завтра станет критичным и оборотной дороги из кошмаров уже не будет.
Я боюсь этого.
Ночкой на крышах очень холодно. Я, пока сам туда не залез, даже не представлял …для себя как. Ветер сильный, от него разрезает глаза так, что они слезятся и сигарета сгорает за три затяжки, если её оставлять на этом ветру. Я смотрю на её кончик, который так спешит оказаться у самого фильтра, через слезы и не знаю, плачу ли я сам либо это просто ветер повинет. Делаю свою последнюю затяжку и подхожу к краю…
(Дописать я снова так и не успел. Так как в ухо ткнулись твои губки и стул поехал куда-то вдаль от монитора.
Не дыши мне в ухо, паразит!! Бррр… Щекотно же!
Ты развернул меня совместно со стулом и заглянул в глаза:
— Если б Маринка так и не выяснила, что ты ушел от меня, если б она не пробудилась и тогда не позвонила мне… ты бы прыгнул?
Снова ты это спрашиваешь. Не надоело ещё самому то? Всякий раз, когда я сажусь, чтобы это написать либо отхожу к окну, чтобы покурить…
Я не знаю, прости. Если б не было той последней пачки сигарет, которую я выкурил у подъезда до того как подняться наверх, ты бы просто не успел доехать…
…а я так бы и не стал счастливым. Хотя бы чуть-чуть.)
